Гайдамака харьковского театра

В этот день дирекция, творческое ядро театра им. Т. Шевченко и представители театральной общественности города собрались почтить память корифея харьковской сцены у его памятника на 2‑м городском кладбище.

Актер и педагог прожил колоссальную по значимости жизнь в искусстве, ведь на харьковской сцене он дебютировал в 1926 году, переехав из Киева в составе «Березоля» во главе с Лесем Курбасом, а ушел из жизни в 1988 году. Не сменив и в годы гонения «Березоля» харьковские подмостки на «хлебный» Киев, как сделали его не менее яркие коллеги, Лесь Сердюк и в составе театра-правопреемника курбасовского коллектива — Харьковского театра им. Т. Шевченко заслужил максимальное признание своего таланта: высшее в стране почетное звание, две Государственные премии за роль Мыкыты в спектакле «Ярослав Мудрый» по исторической пьесе И. Кочерги и Сергеева в военной драме «Генерал Ватутин» Л. Дмитерко, пост художественного руководителя и директора театра им. Т. Шевченко (в «оттепельные» 1957–1962 годы), а также с 1960‑х должность профессора и заведующего кафедрой мастерства актера в Харьковском театральном институте. Широко известным в стране Сердюка сделали его кинороли конца 1930‑х годов: Назара Стодоли, Андрия (экранизация «Запорожца за Дунаем»).

В театре, сцене которого Сердюк отдал шестьдесят лет жизни, служат его ученики — выпускники 1970–1980‑х, а теперь уже сами талантливые и признанные мастера. Их воспоминания помогут нам составить впечатление о Лесе Ивановиче как о мастере и человеке.

Оксана Стеценко, заслуженная артистка Украины. «Первое, что я узнала о Лесе Ивановиче при поступлении — это то, что он отдавал предпочтение фактурным абитуриентам. Было даже такое понятие «типаж Сердюка». Но в процессе работы на курсе оказалось, что мастер также ценил в студентах самостоятельность, личностную зрелость. Мне с ним творилось комфортно, потому что я была «самая взрослая» на курсе — 21 год, и Сердюку импонировало мое музыкальное образование. Уже через пару месяцев обучения мастер видел, кто из студентов имеет какие творческие перспективы — у него ведь был колоссальный опыт. Точно расставлял приоритеты в выборе студентом репертуара. Никогда не ошибался в амплуа актера. Несмотря на возраст за восемьдесят, Лесь Иванович, если у нас что не получалось в этюдах, мог и на сцену Дома актера (занятия проходили на этой сцене, Сердюк ведь был председателем СТД) выбежать, рвануть эмоцию и показать завидный мастер-класс!

Особо подчеркну его человеческие качества: если кого из студентов любил, то уже до конца жизни не забывал. Храню его письма и поздравления с Новым годом, днем рождения. Так получилось, что из-за работы в театре я на какое-то время ушла из института, так вот Сердюк не терял со мной связи, планировал мое возвращение уже на следующий его курс — Лесь Иванович был не безразличен к судьбам тех, в чьей душе он нашел отклик.

Уже в самом конце жизни Сердюк, как бывший исполнитель роли Мокия в легендарном запрещенном властями спектакле Курбаса «Мина Мазайло», курировал нашу одноименную студенческую постановку. Где-то в 1986-м я несколько раз была у Леся Ивановича в доме на ул. Гиршмана. Сегодня стыдно признавать, что тогда меня, молодую студентку, мало интересовали его старые театральные фотографии. Это теперь я понимаю, как величественна была его театральная юность, озаренная Лесем Курбасом, и какое огромное доверие он оказал тогда мне, показывая фото из запрещенных советской властью спектаклей и свои книжечки ролей, испещренные аккуратным почерком. Теперь-то я горжусь тем, что через одно рукопожатие Сердюка я оказалась так близко к самому Курбасу!»

Валерий Брилев, актер. «Все актерские курсы Сердюка в институте были сильные, похожие на него самого. Впервые я увидел его на вступительном экзамене и обомлел: восьмидесятилетний старик, но какой мощный, высокий, обладающий небывалым голосом! На нашем курсе было два педагога: Всеволод Цветков неутомимо занимался с нами этюдами, развивал образность мышления, а Лесь Иванович любил испытывать студентов в драме. Девчонки с нашего курса, как только это просекли, знай себе заливались слезами и рвали страсти в учебных отрывках и спектаклях. Теперь я думаю, что и то и другое было полезно для нашего развития. А Сердюк однозначно проверял нас на глубину сценических чувств, развивал диапазон эмоций и темперамент. Может быть, потому он, всю жизнь отдавший украинскому драматическому театру, так любил оперу? Сердюк мог запросто запеть на занятии какую-то партию, и я только диву давался, откуда у человека ко всем его значительным талантам еще и этот? Зато если уж театра какого-нибудь вектора Лесь Иванович не принимал, то уж — с громом и молнией! Помню, как-то я приготовил этюд от лица персонажа, который долго умащивается на стуле, присаживается, будто пианист к клавиатуре, готовясь к выступлению, но в итоге парадоксально оказывался… всего-навсего гурманом, который с благоговейным видом разрезал ножом и клал в рот куски деликатесов. Курс валялся со смеху от моего показа. Но Сердюк такого «авангарда» мне не простил: «Геть звідси! Що ти мені тут награв? — кричал он. — Дайте мені щось важке у руку, я його зараз вб’ю!» От него ничего нельзя было скрыть. Как-то среди нас, парней из общежития, произошла драка. Стоило мне только в следующий раз прийти на мастерство актера, я по одному его виду понял — Лесь Иванович все знает. К слову, прогулять занятие по актерскому мастерству у Сердюка — дело невиданное, такому «криминалу» в наше время оправданий не существовало.

Про своего учителя Леся Курбаса мастер нам не рассказывал. Хотя от других старейшин института мы получали полунамеки о том, какая легендарная, многосложная судьба была у театра «Березіль» — им. Шевченко. Все это окутывало в наших глазах Сердюка ореолом исторической значимости. Панибратских отношений у нас с профессором не было и быть не могло. Лесь Иванович запомнился прежде всего своей строгостью. Однако он очень хорошо знал меру и место как «кнуту», так и «прянику». Помню, как вместо занятий по мастерству, которые обычно длились до восьми вечера, скомандовал однокурснику: «Льошо, а ну збігай до кав’ярні «Кулемет», купи щось поїсти на курс. Ось тобі 25 рублів». Так у нас случались нежданные, как счастье, посиделки за бутербродами и пирожками с чаем и ситро. А Сердюк рассказывал, рассказывал о театре…

Ирина Кобзарь, актриса. «Его звали Дедом и Глыбой. За солидный возраст, за то, что поддерживал правила Рода в институте и горько переживал, если эти правила нарушались… Реально в Лесе Ивановиче ощущалось что-то от каменной глыбы, из которой автор памятника Кобзарю Манизер в 1930‑е годы высек на постаменте героев Сердюка — Гайдамаку и Пленного, разрывающего путы. Он и читал на всех праздничных концертах только шевченковских «Гайдамаков». Звучно, щедро, громко, мощно! И жил так же. Любил нас, студентов: жалел, учил, воспитывал и… подкармливал. Дед не рассыпался в комплиментах про наши достижения, не критиковал по-искусствоведчески. Он над нами… иронизировал. И мы уже сами вместе с ним смеялись. А вот лжи и малокультурности Сердюк не принимал категорически. И неумения одеться с шармом нам, девчонкам, не прощал…

Два основных послания Сердюка: «Театр — это место душевной, социальной чистоплотности» и «Мы — украинцы». Сам Лесь Иванович говорил в жизни, в театре, в вузе исключительно по-украински. Сценический голос учитель имел от природы мощный практически до самой смерти, но перед спектаклем всегда «разогревал» аппарат, читая скороговорки. В 1980‑е Лесь Иванович уже не часто выходил на сцену, но не было недели, чтобы он не зашел в театр или не поинтересовался успехами своих учеников.

Несмотря на сложную жизнь (влияние на всю его творческую судьбу «партии и правительства»), Сердюк всегда был в хорошем настроении — раздраженным или злым я его не видела никогда. Царствие небесное и светлая вам память, дорогой наш Лесь Иванович!»