Юбилей на крыше

18 апреля сего года «Скрипач на крыше» отметил свой первый десятилетний юбилей. Уже награждены более полусотни победителей творческого конкурса «За бескорыстное и самоотверженное служение искусству», учрежденного ХГБФ «АВЭК», где вместе с денежными премиями вручают статуэтки — маленькие копии «Скрипача», уже давно и харьковчане привыкли к своей новой достопримечательности, уже появилось и много новых работ Сейфаддина Гурбанова, — например, памятник Семирадскому в Печенегах, памятник Шевченко в Балаклее, памятники Шульженко, Александру Невскому, «Панации в веках», Бекетову и Мечникову в Харькове, — но по-прежнему об их авторе, харьковчанине с азербайджанской фамилией, горожане знают не так много.

— А правда, Сейфаддин, — обращаюсь к маэстро, — вы себя считаете харьковчанином?

— Да, конечно! Моя родина — Нахичевать, что в Азербайджане, но сейчас я — харьковчанин.

— Эка вас занесло: издалека…

— …И надолго!

— И, простите, не мерзнете зимой?

— А вот тут вы в самую точку… Я родился в маленькой деревушке, там, где сходятся границы сразу трех государств: Азербайджана, Ирана и Турции. Сколько себя помню, всегда что-то мастерил, лепил из глины, земли, песка — что под руку попадалось. А на вопрос, кем я стану, когда вырасту, отвечал всегда одинаково: скульптором. Хотя, честно скажу, в то время ни я сам, ни односельчане не понимали до конца даже смысла этого слова и уж тем более не связывали его с моим постоянным «что-то-из-чего-то-вылепливанием», если можно так сказать. Взрослые думали: занят ребенок, ну и хорошо, а остальное — так…

— «Полеты во сне и наяву»…

— Да, но по окончании школы родители отпустили меня в Баку, и я поступил в художественное училище. Потом служил в армии, а отслужив, вернулся опять в Баку и поступил в Педагогический университет на отделение архитектурно-декоративной пластики. Однако проучился я там всего два года, мне не понравилось. Но время это прошедшим зря не считаю, поскольку именно тогда познакомился с известным скульптором Ибрагимом Зейналовым. Это он создал памятник 26 бакинским комиссарам, он же открыл единственную в республике специализированную художественную школу, к нему в мастерскую я и пришел с вопросом: «Возьмете меня учеником?» Взял он меня не сразу, а взяв без всякой оплаты, поручил самую грязную работу. Так я проработал у него два года и однажды сказал: «Хочу бросить все и уехать в Россию, начать все с нуля, учиться в настоящем художественном училище на скульптора». Учитель понял меня, но спросил: «Зачем же так далеко? Есть поближе художественное училище, в Грузии». «Не хочу, — продолжал возражать я, — там хоть и близко и все свои, а взятки давать нужно, именно потому, что все свои. Лучше уж туда, подальше, чтоб все было по-честному: учиться так учиться!» «Но в России я тебе ничем не смогу помочь, да и вообще неизвестно, поступишь ли ты, — уговаривал меня Зейналов. — А вот в Харькове смогу тебе помочь, я ведь Харьковский худпром заканчивал, могу присоветовать, куда пойти, к кому обратиться, телефоны знакомых дать…» А Ибрагим Зейналов, знаете, был настолько известным и уважаемым человеком в Баку — профессионалом, мастером, уже то, что он взял меня к себе учеником, наполняло меня гордостью. Доверял я ему безгранично и относился с почтением. Поэтому когда он сказал мне: «Ну, иди бери билет на Харьков», — у меня даже мысли не возникло, ехать — не ехать, взял билет, сел в поезд и поехал.

А дальше случилась ситуация, как говорится, в ответ на ваш вопрос. В Харьков я приехал зимой и совершенно не представлял того, что здесь может быть так холодно. Ни пальто, ни тем более шапки у меня не было.

— Как так? Вы что же, за несколько лет после школы географию совсем забыли: где Баку, а где Харьков?!

— Он же скульптор, он совсем об этом не думал! — подсказывает жена Сейфаддина Лидия. — Это другой человек планировал бы, предусматривал, а он об этом вовсе думать не умеет…

— Да… Приехал в 10 вечера — темнота, мороз, и все люди, любой национальности, — все в шапках. А я — без. Чувствую, на меня все смотрят, как на ненормального. Сейчас морозы здесь уже не такие, а в то время!..

— Но все обошлось? Не начали свое пребывание в Харькове с простуды?

— Нет, кто-то на вокзале дал мне старое пальто, а у него рукава вот тут заканчиваются (показывает длину женского рукава фасончиком в три четверти. — Т. Н.), но ничего, главное — я был одет. Потом позвонил по телефону — сам не знал кому, только и сказав: «Я от Зейналова». В ответ мне объяснили, как доехать, и так приняли! Несмотря на то, что принимающий оказался ректором института — Владимир Иванович Каркатюк, — вместе за накрытым столом мы проговорили далеко за полночь. А затем он позвонил коменданту институтского общежития, сказал, что «прибыл представитель из министерства и его нужно разместить до утра», вызвал такси и, провожая, озабоченно спросил: «Где твоя шапка?» А я: «Да… в сумке…» «Надень-надень, — попросту сказал ректор. — При наших морозах нельзя без шапки, тем более, что ты — человек южный». На следующий день в кабинете Владимира Ивановича я показал фото своих работ. «Значит, хочешь быть скульптором?» — спросил меня хозяин кабинета. «Да, очень! Очень хочу», — ответил я. «Ну что ж, тогда поможем», — сказал он и помог быстро подготовить необходимые документы. Мне осталось только дооформить их в Баку, в том смысле, что Бакинский педуниверситет не возражает против моего перевода в Xарьковский худпром, — и вернуться в Харьков, что я и сделал, кажется, за три дня. Возвращаюсь назад, а в худпроме — новый ректор! Прежнего выпроводили на пенсию…

— Как в кинокомедии, ей-Богу!..

— Хуже!

— Или наоборот, лучше…

— Наверное… В общем, как говорится, началось. Два года я не жил, а мучился: люди ходили в кино после занятий, развлекались каждый по-своему, я же забыл, что это такое, — только учился. Честно скажу, очень трудно мне было: слабой оказалась моя академическая подготовка, я очень плохо говорил по-русски, на такую специальность поступил, на которую всего-то четыре-пять человек принимали, да и то детей начальников. Держался я в институте поначалу только потому, что принял меня сам ректор, хоть и бывший. А когда чуть больше времени прошло со дня ухода прежнего руководителя института, на меня не просто начали показывать пальцем — я почувствовал, что от меня хотят избавиться. Спасла меня заведующая кафедрой скульптуры Любовь Игнатьевна Жуковская, сказав: «Ну раз взяли — будем учить…» Через год я стал одним из трех лучших студентов худпрома, через два года — уже первым, а через пять лет мне выдали красный диплом и сами предложили остаться в институте в качестве ассистента.

— И вы остались…

— Остался. Но очень скоро меня отправили в Ленинград: там я учился в аспирантуре и преподавал. Натура там, конечно!.. Мы, аспиранты Академии художеств, все музеи могли посещать бесплатно, и я ходил, ходил, ходил!.. Посмотрел все, что только можно было. И все-таки, учась и преподавая, я не видел большой необходимости оставаться там, наверное, потому, что я учился быстрее, чем меня учили, если можно так сказать. За полгода я сделал столько, сколько местные аспиранты не делали за все время учебы: они все больше чай пили, умные разговоры разговаривали — не знаю, почему так, наверное, никуда не торопились. А я приехал и, как бешеный, набросился на работу — так вдохновляла меня окружающая среда. Но… у нее обнаружились три лица, не одно. То есть по одну сторону от меня были замечательные, талантливые ребята, общаясь с которыми творчески обогащаешься, по другую… ну, в общем, со своим энтузиазмом я рядом с ними выглядел белой вороной. Ну а с третьей стороны, время-то какое было — 1987–1988 годы, карточки, талоны, чтоб купить хлеба, нужно было встать в 5 утра и не один час простоять в очереди и т.  д., и т. п. А учиться же когда?! Нет, я не против того, чтобы в 5 вставать, но для того, чтобы тратить это время на работу! Хорошо, я с ребятами-узбеками жил, а они такие хозяйственные!.. В общем, мне от них немножко перепадало, потому что я о еде забывал. Но все время я же не мог на чужой шее сидеть. И вернулся в Харьков.

— И по-прежнему забывает о еде, — опять подсказывает Лидия. — Скорость, с которой Сейфаддин работает, честно говоря, могут оценить только специалисты. За то время, что он слепит готовое, — многим даже нарисовать эскиз не удается. Вот, например, лицо «Скрипача» он сделал за полчаса.

— Да, да, да! В творчестве самое главное — почувствовать! Или человека, с которого делаешь…

— Или — для которого делаешь…

— Да, почувствовать образ! Если он есть, произведение рождается сразу: в 15–20 минут, ну полчаса и — готово, разве не так?

— Так. Особенно если образ «стационарный»…

— Я вас понял. Согласен. Это еще лучше… А если образа нет, его не чувствуешь, — это все, глину туда-сюда гоняешь и больше ничего…

— Но ему кто-то помогает сверху, — досказывает за мужа Лидия. — Все, что у Сейфаддина в жизни происходит, — не просто так. И если у нас сегодня речь о «Скрипаче», позвольте расскажу об этом случае. Вот ему пришла в голову идея, потом — то, что в будущем произведении должно быть лицо Башмета (мы его не раз видели по телевизору, но в доме у нас фотографии знаменитого альтиста нет), потом совершенно случайно Сейфаддин встретил знакомого из оперного театра и спросил, нет ли у того фото Юрия Башмета. Музыкант ответил: «Не уверен, но поищу». А на следующий день — принес! Мы как только посмотрели на фото — вместе почти закричали: «Это же Коля!» — скульптор-помощник. Дальше работа пошла как по маслу.

— Да, у меня всегда так: в самый решающий момент — независимо от того, касается ли это искусства, бытовых проблем, личной жизни, — в который должно решиться что-то очень важное, появляется космическая помощь. Тут же открываются двери, что ли, — словно кто-то улавливает мои чаяния, а потом и дает способ получить их. И тут уж мне нужно суметь не прозевать, растопырив руки, а именно уловить мной ожидаемое и мне предоставленное.

— И получается в конце концов так, как и должно было быть…

— И что еще интересно: сам я «Скрипача» сделал быстро — все то, что от меня зависело. А потом стали говорить: «Какой он тонкий да высокий! Да как он будет на крыше держаться?» Скульптуру ведь хотели установить перед Новым 2002 годом, но при таком месте установки памятника — на крыше — решили подождать до тепла. За это время объявили тендер, многие строительные организации предложили свои способы укрепления. А я сразу знал, что все возможно, все получится, просто нужно хорошенько головой подумать и все невозможное станет возможным. Так что после установки памятника инженеров-конструкторов, которые его укрепили, я по праву считаю своими соавторами… В этом случае, думаю, они тоже отдались своему душевному порыву, как и я. Ему надо всегда отдаваться и в него верить, какой бы сферы жизнедеятельности ни касалось тобой задуманное.

— …У вас в мастерской столько заготовок этих «порывов»… Кроме того, множество просто, извините, разбросано по двору — от изысканных изваяний до простейших скульптурок вокруг бассейна. Кстати, вы не противитесь тому, что в него бросают мелочь?

— Нет, я собственноручно иногда туда «подбрасываю», а потом, это же люди сами бросают, значит, хотят еще прийти. И хорошо, пусть: даже в отвлеченной беседе иногда такую идею, мысль, образ отыщешь, найдешь своеобразную творческую подсказку!.. Я всегда этому рад и прислушиваюсь, а потом думаю…

— (Я бросаю в бассейн монетку.) А к вам в очередь для подсказывающих можно?

— Нужно!

— Помните памятник женщине‑морячке или рыбачке, которая стоит в Одессе за новым Морвокзалом и, козырьком приложив ладонь к глазам, в ожидании вглядывается в морскую даль?

— Да, конечно.

— Харьков, конечно, до безнадежности «сухопутен», и морская стилистика не для него, но думаю, в любом месте, где живут одни люди, куда приезжают и откуда уезжают другие, не станет лишним памятник женской преданности, верности, умению ждать…

— Не продолжайте. Я вас понял — это здорово!..

— А еще — откуда бы ни прибыли на гастроли в Харьков служители сцены, все в один голос заявляют о недюжинных театральных традициях города и его необыкновенной публике. Так почему бы в ответ не сделать как знак почтения и благодарности от публики памятник актерам — их профессии, или, как предпочитают говорить другие, занятию, в общем, людям, которых в жизни называют просто — Артист…

— Очень хорошая идея… Нужно только подумать о месте для памятника.