Владимир Фокин уполномочен заявить – газета «Харьковские известия»

Сколько бы Фокин ни посещал Харьков, всегда отвечал на вопросы журналистов предметно, с юмором и, главное, искренне. И всегда говорил, что Харьков до сих пор остается для него родным и любимым городом.

— Ну что вы, конечно! В Харькове был заложен некий базовый человеческий фундамент, на котором строилась вся моя жизнь. У меня довольно насыщенная биография, но чем бы я ни занимался, я старался делать это хорошо. И такая привычка, очевидно, сформировалась в детстве и ранней юности, которые прошли в моем родном и любимом Харькове. К тому же именно здесь я делал первые шаги в театре. Сначала в школе, потом во Дворце пионеров, занимаясь у потрясающего педагога и человека Петра Львовича Слонима в Театре юных, во время учебы в политехническом институте, когда мы с двумя старшими братьями организовали в 64-м свой театр, впоследствии прогремевший на всю большую страну и за ее пределами. Здесь очень много всего было, я уж не говорю о человеческих сокровищах, которые храню в своем сердце.

— Нет, конечно. Между этими двумя профессиями был небольшой, но очень насыщенный промежуток времени. С 61-го и до конца 70-го жизнь моя и все, чем я занимался, тесно связаны с тем, что скрывается за аббревиатурой — ХПИ. Правда, в 64-м я организовал студенческий театр во Дворце студентов Политеха, а в 67-м, окончив ВУЗ, по предложению деканата остался на одной из кафедр заниматься научной деятельностью, продолжая руководить своим же студенческим театром. Потом попал в первую волну офицеров запаса, которых призвали на два года, и командовал взводом зенитных ракет в войсках ПВО под Херсоном. Но, отслужив, вернулся опять-таки в Харьков, в свою лабораторию и, разумеется, в свой любимый театр. Только в 73-м году я поступил во ВГИК в мастерскую Юрия Егорова, народного артиста СССР, замечательного режиссера, картины которого наверняка все знают — «Добровольцы», «Они были первыми», «Простая история», «Отцы и деды»… Юрий Петрович — замечательный человек, которому я очень обязан. В 78-м я окончил ВГИК, а в 79-м уже выпустил свою первую полнометражную картину. Правда, в 77-м на Одесской киностудии я снял и телевизионную короткометражку. Мне улыбнулась удача: я имел возможность сделать профессиональную картину, будучи еще студентом, называется она «Ливень». Но моя первая большая полнометражная картина, конечно, «Сыщик». Онато и принесла мне много всевозможных наград и прочего.

— Кроме меня. Я в этом совсем не уверен. Знаю массу технарей, у которых и в технике не очень хорошо получается.

— Тоже не без дураков, уверяю вас… Не надо обольщаться.

— Ну да.

— Дома? Так вот, режиссером я стал только благодаря жене, которая меня, так сказать, и подвигала, и призывала к этому делу.

— Охота пуще неволи, как известно. И если нельзя, но очень хочется, то можно. А уж если становится понятно, что без этого жизни нет и не будет, то можно тем более.

— Нет. Я поступил нелегко, с третьей попытки. То есть на самом деле со второй, но ездил я туда три раза, так получилось. К тому времени, как я еще раз поступил в институт, жил уже в Донецке, куда в начале 70-х переехал по семейным обстоятельствам и где, как и положено человеку с техническим образованием, преподавал промышленную электронику в техникуме. Там у меня оставались полуторагодовалая дочь и жена, которая с ребенком на руках пять лет учила меня на режиссера. Так что и она, и тесть, и родители, и братья — они все помогали мне, без этого было бы невозможно.

— Конечно. Это очень важно. Тыл — это самое главное, без этого ничего не бывает. Или тогда нужно быть совершенно одиноким и пробиваться, но мне это меньше нравится.

— Мне это не мешало. Но противоположных примеров, когда из-за этого семьи распадаются или, наоборот, возникают новые, у меня миллионы. Это жизнь, она сложна и многогранна…

— А чего вычислять? В Харькове и нашел. Да она, кстати, сама ко мне пришла. Люда тогда училась в Харьковской консерватории и вместе с подружкой снимала у моей соседки по коммунальной квартире угол. Там мы и познакомились — прямо у меня в квартире… Вот такая история.

— Да. Дело в том, что фильм начали снимать, когда я еще учился во ВГИКе. Начал один режиссер. Продолжил другой, который его почти отснял. Потом в работе над этой картиной оказался я. Причем сначала меня попросили просто доснять. Я отказывался. Но тогдашний директор студии им. Горького просто-таки умолял меня не губить флагманскую на тот момент картину. А поскольку к тому времени я уже состоял в штате студии, то не помочь ей просто не мог. Но когда прочитал чудовищную повесть Юлиана Семенова, а потом посмотрел материал, который был отснят до меня, я пришел в ужас и сказал, что это неспасаемо. Однако имя мое уже умудрились провести и по кинокомитету, и по телевизионному, и по КГБ, который над всем этим нависал, так что мне ничего другого не оставалось…

В основе этой повести, крайне небрежно написанной, лежала потрясающе интересная реальная история. И мои консультанты, являющиеся прообразами персонажей, которых играют Тихонов и Соломин, подтвердили это. Я заявил тогда: «Это действительно можно сделать, но снимать все нужно с нуля, потому что из того, что снято, я делать ничего не буду». Мне в ответ: «Ну, делай, только в оставшиеся сроки и на оставшиеся деньги». Так получилось, что я заменил почти весь актерский состав и снял картину заново в непостижимо короткие сроки. Спасти ее, сделать такой, какой я считал нужным, мне удалось исключительно благодаря бойкоту Олимпийских игр в Лос-Анджелесе.

— Картина вышла на экраны 5 августа 1984 года, в день открытия ХХIII Олимпийских игр. Эти игры бойкотировались СССР и его союзниками. В Политбюро решили, что по телевидению бойкот нужно народу чем-то компенсировать. Ну а слухи в верхах уже, конечно, ходили о том, что какая-то нестыдная картина делается, — консультанты-то у нас откуда были? Все оттуда. Вот и «присоветовали» сделать картину к началу Олимпиады. На самом же деле я должен был сдавать ее в конце года, а тут меня вызывает директор киностудии и, вжав голову в плечи, спрашивает: «Ты можешь сделать фильм в августе?» Я в ответ: «Вы что, с ума сошли?! Ну, те — чекисты, но вы же — кинематографист! Вы понимаете, что значит на полгода раньше сдать картину?!» А он только и сказал: «Надо сделать…» В общем, так я ее и снимал в какие-то немыслимые сроки, живя на студии. Но благодаря тому, что я все-таки сумел мобилизовать съемочную группу, мы это сделали. Когда же в Останкино «сверху» приехали принимать картину, в зале стоял стон. Все начальники и их заместители одиннадцати главков КГБ заговорили в один голос: «Как?! Да Вы что, смеетесь? Да он же раскрывает все наши методы! Да его надо в подвал на Лубянку!» и т. д. А я сказал: «Нет вопросов. Можем переделать. Но так, где-то ближе к концу года». Тут опять началось: «Как это так?! Картина должна быть в августе в эфире!» Я — свое: «В августе в эфире? Значит, будет вот так!» Таким образом, мне удалось спасти практически все, что я считал нужным. Многие из бывших чекистов меня дор сих пор ненавидят… Да там еще много чего интересного было…

— Вот в следующий раз приеду и расскажу!